Социал-демократическая и либерально-демократическая альтернативы большевисткому НЭПу и их судьба

Об опасности гипертрофирования роли государственного принуждения и вообще о необходимости демократизации со­ветской государственности неоднократно ставили вопрос рос­сийские социал-демократы (меньшевики) и социалисты-рево­люционеры, к этому времени находившиеся в основном за границей.

И заграничная меньшевистская секция и ЦК РСДРП были единодушны в том, что, сказав «А», большевикам необходимо произнести и «Б», иначе производительные силы страны не смогут подняться из пепелища. В резолюции «О продналоге», принятой ЦК РСДРП в апреле 1921 г., содержался пункт о том, что X съезд РКП (б) абстрагировался от необходимости уточнения характера взимания продналога, который должен «падать лишь на излишки собственного потребления». Отсут­ствие такого разъяснения могло привести к бюрократическо­му произволу и фактическому взиманию все той же разверст­ки.

В воззвании «Что же дальше?», принятом спустя несколько дней на заседании ЦК 19 апреля 1921 года («апрельские тези­сы»), были повторены политические лозунги меньшевистской платформы «Что делать?» (1919 г.): свободные выборы в Со­веты всех уровней; гарантии неприкосновенности личности и отмена административных расправ; фактическая свобода сло­ва и печати; гарантия свободы.

Несмотря на изгнание своих лидеров из страны, меньше­вики пытались в очередной раз «достучаться» до своих «друго-врагов» — большевиков. Красной нитью черев все материалы меньшевистской печати проходит мысль о противоречивости ситуации в советской России после введения нэпа, вызванной несовместимостью диктатуры и однопартийности с новыми процессами в экономике.

По мнению Ю.О. Мартова, это было тем более опасно в стране, где «красуется громадная пирамида военной и гражданской бюрократии», которая лишь видоизменилась при большевистском режиме и уничто­жить которую новым структурам не удалось.

В январе 1922 года Ю.О. Мартов вновь подчеркнул, что «период революционной диктатуры, оправданной фактом граж­данской войны, закончился» и что необходимо перейти к пра­вовому режиму демократии, так как хозяйственное развитие страны требует правового строя, ликвидации диктатуры и установления хотя бы некоторой законности.

Меньшевики надеялись, что «экономический реализм» нэпа приведет к политической демократизации и даже коалиции большевиков с другими социалистическими партиями, но уже с середины 1922 г. они были вынуждены констатировать уси­ление террора по отношению к оппозиционным партиям. Ори­гинальное объяснение этому опять-таки дал Ю.О. Мартов: большевики усилили репрессии в связи со стремлением «пристроить» обе части своего аппарата «хозяйственников» и «чрезвычайщиков»; преследование инакомыслящих означало уси­ление той части советских управленцев, которая была связа­на с репрессивным механизмом власти.

Более солидным и доказательным в меньшевистском ана­лизе происходившего в первой половине 20-х годов в России выглядел вывод, окончательно оформившийся в их прессе к середине 1922 года и ставший доминирующим на протяжении последующих лет о том, что РКП (6) перестала отражать интересы какой-то части рабочего класса, став партией высшего слоя бюрократов-управленцев. Причины и смысл се перерож­дения социал-демократы увидели в том, что, став властью, она перестала быть партией, слившись с государственным ап­паратом, превратившись «в его неотрывную часть».

Этим же социал-демократом было высказано страшное пророчество: «Не силы, коммунизмом побежденные, а силы, ком­мунизмом выпестованные, положат конец его господству. Не «белогвардейцы», помещики, монархисты… и прочие жупела коммунистической пропаганды и агитации, а вот те, которые называются «коммунистами», комсомольцами, красными ко­мандирами, красными спецами, сочувствующими, беспартийным активом — вот они положат конец коммунистической партии и своему собственному долговременному переодева­нию в дурацкие костюмы коммунизма», появятся «во множе­стве «красные предатели»…, они закончат конечный счет».

Теоретики меньшевизма оценили программу политической реорганизации, предложенную Лениным, как своего рода «зап­латы», которые не могут изменить политическую систему в сторону демократизма, подчеркнув, что Ленин остался соци­альным утопистом, так как не увидел связи между «строем партийной диктатуры» и бюрократизацией государственного аппарата, того, что при однопартийной структуре политичес­кого управления не может быть честной и дешевой администрации, добросовестных и хороших чиновников. Поставлен­ная Лениным задача — создание целесообразного государства по принципу величайшей экономии при сохранении основ существующего режима являлась неразрешимой задачей, сво­его рода квадратурой круга.

Одновременно другой социал-демократ Д.Ю. Далин в янва­ре 1924 года писал в «Социалистическом Вестнике» о том, что для успешного развития кооперации важно не только провозг­лашение «права на независимую организацию», но главное, необходима та политическая атмосфера, в которой это право превращается в реальность, в большевистской деревне ца­рит подавление всякой общественной жизни. За такую постановку вопроса он был подвергнут жесточайшей критике на страницах журнала «Большевик» и назван «политическим недоумком, в детстве зашибленным демократией».

Безусловно, острота ситуации, переживаемой советской Россией, приверженность идеологическим догмам снижала восприимчивость большевистских теоретиков к конструктив­ным предложениям их оппонентов (в первую очередь — меньшевиков и эсеров), хотя последние не отказались от возмож­ности реализации в отдаленной перспективе социалистическо­го проекта развития общественного прогресса, совместив его с демократией.

По решению Оргбюро ПСР в августе 1921 г. в Самаре состоялся X Совет партии, на котором в специальной резолюции по текущему моменту рассматривался глав­ным образом вопрос о большевистском нэпе и отношении к нему эсеров. Хотя в решениях и была зафиксирована двой­ственность новой политики, но, тем не менее, подчеркива­лось, что, сделав такой поворот, большевистская власть долж­на была, «круто порвав со старыми методами диктаторского господства и со старыми приемами… монопольно-партийного управления, вернуться к демократии, протянуть руку всем социалистическим партиям, чтобы общими усилиями… спас­ти от крушения все то, что можно еще спасти».

В целом оценка нэпа эсерами совпадала с меньшевистской точкой зре­ния. Упрекнув в очередной раз большевиков в использовании «псевдосоциалистических методов декретного коммунизма», а умеренных социалистов в попытках свою программу свести к борьбе за мелкие реформы, эсеры тем не менее достаточно прагматично определили структуру основных фигурантов процесса восстановления хозяйства России: государство, местные самоуправления, кооперация, отечественные и иностранные предприниматели.

Советская пресса проявляла особую нетерпимость по от­ношению к авторам и последователям так называемой теории конструктивного социализма, в числе которых в начале 20-х годов были западные социал-демократы (К. Каутский, О. Ба­уэр, Р. Макдональд) и часть российских социалистов-револю­ционеров во главе с В.М. Черновым. Он обратил внимание на то, что большевистская революция явилась не столько продуктом особых экономических усло­вий, типичных для аграрного государства, сколько следствием исключительных обстоятельств, сложившихся в России после мировой войны. В. Чернов в качестве социологической осно­вы своей теории выдвинул две идеи: эволюционного развития общественного организма и общества, как органического це­лого, в котором каждый индивидуум, каждая группа людей, каждый общественный класс выполняли бы определенную, адекватную их позиции общественную роль.

Даже представители бухаринской школы (молодые теорети­ки В. Астров, Д. Марецкий и др.), которые в эти годы отличались творческой постановкой некоторых вопросов, связанных с обо­снованием возможности развития страны за счет смягчения противоречий в экономике, проявляли абсолютную неприми­римость в рассмотрении проблем, касавшихся советской по­литической системы, в частности — консервации диктатор­ских методов ее функционирования.

Безусловно, в концепции демократического (конструктив­ного) социализма, особенно в ее варианте, представленном российскими социал-демократами (меньшевиками), были оп­ределенные противоречия.

Как и ранее, хотя и в меньшей степени, у меньшевистских авторов их критика большевиков, а также позитивная про­грамма действий, предлагавшаяся идейным оппонентам, стро­илась главным образом на признании незрелости внутренних предпосылок, в частности, неготовности базовых отраслей народного хозяйства к социализации; последнее же предпола­галось восполнить, кстати, как и в программах большевиков, широкой помощью со стороны западноевропейского пролета­риата со вступлением последнего на путь действительного со­циализма после мировой революции.

В этой связи представляется правомерной критика глав­ной теоретической посылки меньшевиков со стороны ученых-экономистов и социологов в лице редактора журнала «Эконо­мист» Б.Д. Бруцкуса, который еще в начале 20-х годов сделал вывод, направленный не только против радикалов — большевиков, но и против «правых» — меньше­виков: «Неудача социалистического строительства не может быть объяснена только тем, что место и время выбраны для него неподходящие».

Причина неудач в реализации програм­мы большевиков, по его мнению, состояла в том, что с точки зрения экономической целесообразности принцип социализма не был творческим. Поэтому нельзя было российским «уме­ренным социалистам» надеяться на то, что в случае их возвра­щения на родину они смогут «продолжать строительство соци­ализма по-хорошему, в котором им будто бы помешали боль­шевики…». Отверг он и тезис о возможности мировой революции как необходимой предпосылке удачного строитель­ства социализма где бы то ни было, в том числе — и в России.

Именно в работах Б.Д. Бруцкуса и его коллег (Л. Литошенко, М.И. Туган-Барановского, В.М. Штейна, П. Чубутского, А.Л. Рафаиловича и др.) и начала формироваться либе­рально-демократическая альтернатива государственному соци­ализму, учитывавшая общенациональные задачи российского общества. В журнале «Экономист» также сотрудничали до лета 1922 года (вышло всего пять номеров) преподаватели петер­бургских вузов, известные социологи, экономисты, филосо­фы, историки (П.А. Сорокин, С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, Н.Д. Кондратьев, А.И. Тарновский, Е.В. Тарле и др.).

Нэп породил у Б.Д. Бруцкуса и его коллег надежду на ли­берализацию. В 1922 году Бруцкус какое-то время возглавлял комиссию по планированию сельского хозяйства. Не скрывал своих научных и политических взглядов: Октябрьскую рево­люцию считал трагедией, но не разделял и идеалов белого движения. В 1922 году на Аграрном съезде возложил на со­ветское руководство ответственность за голод 1921 года. Пуб­лично выступал с критическим анализом проблем организа­ции большевиками централизованно планируемой и управля­емой экономики.

Б.Д. Бруцкус, а еще ранее М.И. Туган-Барановский, не просто анализировали хозяйственные структуры России, а состоятельность социализма как положительной системы в целом. Концептуальным для них было понимание того, что нельзя рассматривать социализм как какое-то «конечное бла­женное состояние… надо в каждую эпоху решать конкретно те задачи, которые ставит жизнь»; человечеству можно ука­зать лишь самые общие директивы для его устремлений и «каж­дое его достижение будет сопровождаться возникновением новых противоречий, постановкой новых задач… Источником вековечного движения вперед человечества является творчес­кая человеческая личность».

Сделав вывод о том, что прибыль и рента являются не исто­рическими, т.е. привходящими, а логическими категориями хозяйства, и что без ценностного учета никакое рациональное хозяйствование ни при каком социально-экономическом строе невозможно, он видел единственный путь развития экономи­ки России в восстановлении свободного рынка, работе государственных предприятий на основе ценностного учета.

Оценивая факт перехода Советской России к нэпу, Бруц­кус подчеркнул, что нэп лежал уже не в плоскости социалис­тического хозяйства, как таковое понимается в марксизме; данную политику он рассматривал как возвращение к здраво­му смыслу, как реальную возможность выхода из экономичес­кого кризиса, в который ввергла страну, прежде всего, миро­вая война и в преодолении которого социальная революция не оказалась действенным средством. Спасти страну можно было только на рельсах рыночного нэпа, на основе создания экономических предпосылок индивидуальной свободы, без чего не могло быть и политической свободы. Одновременно Бруцкус, безотносительно к политическому устройству, признавал необходимость внесения в свободный меновый строй множества корректив, усиливающих позицию экономически слабых, что способствовало бы реализации политической, а не просто формальной свободы личности.

Б.Д. Бруцкус и другие авторы, публиковавшие свои статьи в журналах «Экономист» и «Новая Россия», обосновали обширную практическую программу возрождения России. Резонно обратив внимание на то, что «социализм, как положительное учение, остался в марксизме неразработанным» и что многие прогнозы Маркса не оправдались, как и предсказания Н.И. Бухарина и других коммунистов насчет немедленной мировой революции, про­возглашавшиеся в 1917-1918 гг., эта группа российских ученых призвала большевистских лидеров к последовательной либерализации всех сторон жизни общества, в первую оче­редь, российской деревни, ибо крестьяне составляли более 80 процентов всего населения и несли на себе все здание госу­дарства, питали всю русскую культуру.

Как заметил один из авторов, П.Чубутский, крестьянин должен построить на своей земле разумное хозяйство, а не превращаться «в голодающе­го пенсионера, содержимого государством или иностранными филантропами»; для этого он должен обладать прочными и точ­ными, переходившими по наследству правами, и располагать широкой свободой хозяйствования. Указывались и другие условия, необходимые для возрождения России и, в первую очередь: перестройка крестьянского хозяйства из чисто потребительского в промышленный тип, работавший на рынок; восстановление хотя бы минимума крупной государственной промышленности, без чего современная государственная машина при любом строе существовать не смогла бы; одновременно — «государственное воспособление» развитию частного промыш­ленного предпринимательства, особенно в отраслях, призван­ных обеспечить прогресс сельского хозяйства и крестьянский рынок, а также городской спрос, что было бы в высшей степени выгодно с точки зрения поддержания валютного курса.

Важным направлением успешного осуществления предпо­лагаемых мер рассматривалось развитие кооперации вообще, и сельскохозяйственной в частности. Последнюю предлагалось развивать не как призрачный «путь к социализму», а как социальную организацию, которая в обедневшей стране с ослаб­ленной государственностью должна была при условии принадлежности земли кооперативно-объединенным десяткам милли­онов русских крестьян, а также при развитии государственного кредитования, различного вида льгот и всей финансово-кре­дитной системы в целом сформировать новые социальные свя­зи и отношения, помочь «России остаться Россией».

Смысл предложенных практических мер в широком смыс­ле состоял в главном: в новых условиях, условиях перехода к нэпу, подвигнуть руководителей страны на путь ее возрожде­ния на основе экономической разумности, практической целе­сообразности и гражданского мира. В узком смысле значение предлагаемого состояло в возможности привлечения к актив­ной работе на благо отечества где-то около 200 тысяч пред­ставителей российской интеллигенции, оставшейся в стране к началу 20-х годов. Ее лучшие представители составляли моз­говой центр российской науки до революции.

Идеи нэповской альтернативы находили в самой России многочисленных сторонников в среде беспартийной интелли­генции, специалистов разных уровней и отраслей. В 20-е годы, по крайней мере до 1927—28 гг., в стране существовали много­численные группы специалистов, разделявших указанные идеи и ратовавших за новые подходы во всех сферах общественной жизни.

В Госплане, опять-таки до указанного рубежа, работала большая группа специалистов (В.Базаров, В.Громан, И.Кон­дратьев и др.), которые отстаивали рыночный механизм хо­зяйствования, опиравшийся в значительной мере на тщатель­ное изучение стихийных процессов, выявление их развития, учет конъюнктуры и государственное регулирование. Однако во второй половине 20-х годов их оппоненты, сторонники директивных методов управления и примата целевых устано­вок в плане (Г. Кржижановский, С. Струмилин, В. Милютин, В. Мотылев и др.), «вооружились идеологическими постула­тами как дубинкой и осуществили стремительный маневр, переведя научный бой из экономической плоскости в полити­ческую».

Было покончено не только с «беспринципными» идеями, но и с их носителями. Так, В.А. Базаров, И.В. Громан были аресто­ваны в связи с процессом 1931 года над «контрреволюционной организацией меньшевиков», Н.Д. Кондратьев — в связи с де­лом так называемой Трудовой крестьянской партии (ТКП), которой не было не только де-юре, но и де-факто.

В аграрном секторе народного хозяйства также трудилась группа талантливых экономистов (Н. Кондратьев, Н. Мака­ров, А.В. Чаянов и др.). И если Б.Д. Бруцкус, П.Чубутский, Л. Литошенко и другие в основном отстаивали путь предпри­нимательского хозяйства фермерского типа, хотя и с нацио­нальными особенностями, то вторая группа пыталась соеди­нить достижения мировой и отечественной науки, прежде все­го — идеи кооперативного социализма с полезным потенци­алом общинных аграрных традиций России.

Однако и эта группа в конце 20-х годов была ошельмова­на, а затем и уничтожена. К концу 20-х годов устано­вился режим личной власти диктатора, а уничтожение нэпа прошло под лозунгом ускорения строительства социализма. Была утрачена возможность развития общедемократической тенденции в России, либерализации ее экономической и поли­тической жизни на основе учета национальных и социальных особенностей страны.